Содержание >> Применение акта амнистии к убийце >

17. Четвертое предварительное расследование

Через полтора месяца после слушания в Тверском областном суде следователь следственного отдела Калязинского РОВД Виноградов Ю.Н. закончил новое (четвертое по счету) предварительное расследование, и тридцатого июня 1999 года я с адвокатом Муратовым вновь оказался в его кабинете. Почти весь июнь 1999 года стояла изнурительная жара. Когда мы зашли в кабинет, я сразу же бросил взгляд на стены кабинета - там всё было на месте: икона с ликом Христа в серебряном окладе в целости и сохранности висела на своем месте; на своем же месте висела и журнальная вырезка с фотографией Владимира Высоцкого, но только лица его не было видно – листок свернулся от жары в трубочку. И некому было его распрямить. И, видимо, уже не было нужды.
Как читатель, наверное, уже понял, следователь Виноградов Ю.Н. снова не предъявил обвинения ни в причинении тяжких телесных повреждений, ни в убийстве; не выполнил он также и дополнительной судебно-медицинской экспертизы по факту смерти Гурской Н.А. Однако выполнил дополнительную экспертизу «относительно Гурского Н.М.», то есть относительно меня. Эксперту А. Парфенову, тому самому старичку-грибничку из ЦРБ г. Кашина, следователем Виноградовым было задано два вопроса:
«1) от одного или нескольких ударов тупыми твердыми предметами /ногой/ образовался у Гурского Н.М. закрытый перелом 8-9-го правых ребер с повреждением легкого?;
2) Кто из обвиняемых Мальков или Виноградов могли нанести данный удар, повлекший за собой закрытый перелом 8-9-го правых ребер с повреждением легкого /исходя из положения тела Гурского при избиении его ногами и показаний Гурской Г.П./?»
Второй вопрос судмедэксперт А. Парфенов справедливо оставил без ответа, ибо не его это дело - работать за следователя, а на первый ответил, что это телесное повреждение возникло от одного удара. «Ну и что же? – скажет трезво мыслящий читатель. – Вот и хорошо! Свидетели-то показывают, что в область туловища бил ногами Мальков. Он и физически более крепкий, чем Виноградов. Он также имеет профессиональные знания и навыки, как наносить сильные и точные удары. Вот и предъявляй обвинение Малькову.»
Экий ты непонятливый, читатель. Именно Малькову-то и не хотят предъявлять, если бы Виноградову – пожалуйста, как принято говорить в некоторых кругах - «базара нет».
Итак, был день тридцатое июня 1999 года; прошло три года, меня трижды прогнали по российскому лабиринту правосудия в сопровождении трех платных поводырей, и вот я снова в Калязине: словно сегодня не тридцатое июня 1999 года, а тридцатое июня 1996 года - расклад тот же. Но противоположная сторона кое-чему меня научила.
Адвокат Муратов в кабинете следователя Виноградова строчит свое очередное ходатайство. Я вышел из кабинета и прошел на маленький балкончик в конце длинного коридора, оставив в кабинете Муратова с Виноградовым наедине. На балкончике закурил – наслаждение! Я смогу ненадолго бросить курить только через три года, когда радикально изменится ситуация в этой погоне. А пока – не могу: сигаретка – мой ближайший друг и советчик. Конечно, правильнее было бы мне остаться там, в кабинете, и наблюдать за обоими. Но что это в конце концов могло изменить? Только причинить "товарищам юристам" лишние неудобства. Пусть общаются.
Подошел следователь Виноградов, что-то долдонит про тяжелую жизнь. Я в ответ киваю, а думаю про своё: интересно, почему у меня нет ненависти лично к следователю Виноградову Ю.Н.? Это признак силы или слабости? Может, это – опыт? Может, я мимикрирую - потихоньку превращаюсь в адвоката? Может, укатали Сивку российские горки, а может, я просто превратился в потерпевшего трехлетней выдержки? Последнее мне понравилось больше, ибо тому есть и достойное объяснение: " И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше"[Лк, 5:39].

Ну, что там настрочил на этот раз адвокат Муратов? Три положения ходатайства адвоката Муратова, адресованные «РОВД г. Калязина», состояли в следующем:
1. Не выполнено указание суда от 26 мая 1997 г. о предъявлении обвинения по ст.108 ч.1 (тяжкие телесные повреждения) обоим обвиняемым;
2. заключение дополнительной судебно-медицинской экспертизы от 27 ноября 1998 г., а также все действия и постановления следователя, в период 14 октября 1998 г. по 15 января 1999 г. являются незаконными, «в частности, и по ст. 108 ч.1 УК РСФСР»;
3. Не выполнено указание суда от 19 марта 1998 г. о проведении повторной экспертизы по факту смерти Гурской Н.А.
В ходатайстве также дан отвод следователю Виноградову, приведена просьба выполнить качественное расследование.

Прошу читателя обратить внимание на выделенную часть содержания п.2 этого ходатайства – адвокат Муратов опять, как и в своем заявлении на имя прокурора Тверской области от 22.01.1999 г., указывает: «в частности по статье 108 ч.1», и опять ни слова о постановлении о прекращении уголовного дела в части смерти Гурской Н.А. А ведь достаточно было просто обжаловать в суде оба незаконных постановления о прекращении уголовного дела (читатель, надеюсь, помнит Постановление Конституционного суда РФ от 13.11.1995 г. №13-П).

Но, как ты сам понимаешь, бесценный мой читатель, в то время я не догадывался о существовании ни постановления от 5 января 1999 года следователя Виноградова Ю.Н. о прекращении уголовного дела в части смерти моей жены Гурской Н.А., ни Постановления Конституционного суда Российской Федерации от 13.11.1995 г. №13-П. И в то время я полностью доверял моему адвокату – члену Московской городской коллегии адвокатов, бывшему судье Муратову Андрею Иосифовичу.
Необходимо, однако, отметить, что это ходатайство адвоката Муратова, насколько я понимаю, не имело смысла, поскольку следователь Виноградов действовал в рамках Определения от 13 мая 1999 г. судебной коллегии Тверского областного суда, в которой, как я уже указывал на этот факт, было записано следующее: «В ходе дополнительного расследования органам предварительного следствия необходимо устранить перечисленные выше нарушения норм УПК РСФСР; в том числе решить вопросы о назначении и проведении по делу дополнительных судебно-медицинских экспертиз в отношении Гурского Н.М. и по факту смерти Гурской Н.А.; об ответствениности обвиняемых в связи с причинением тяжких телесных повреждений Гурскому Н.М.».
Вот органы «предварительного следствия» и «решили вопросы» - что вы еще хотите?

Итак, мы оставили ходатайство адвоката Муратова от 30.06.1999 г. следователю и вышли из здания Калязинского РОВД в полуденное июньское пекло. Близость широких вод великой русской реки Волги нисколько не ощущалась. Подошли к раскаленной солнцем "Таврии". «Да-а, - многозначительно сказал адвокат Муратов, - три года прошло!». Ответ не требовался, а смысл высказывания (точнее – «умысел») понять не сложно: «Если за три года ничего сделать не удалось – дальнейшие усилия, Николай Михайлович, бесполезны». Именно эту мысль хотел мне внушить мой адвокат Муратов А.И. приведенной выше фразой.
Я вспомнил слова одного моего хорошего друга – Виктора Павловича Козлова, который передал мне высказывание по этому поводу своего взрослого сына, из «новых русских»: «Если за четыре месяца этих уродов не посадили – не посадят никогда». Что ж, посмотрим: все-таки интересно, как у них это будет получаться. Посмотрим.
За что же я бьюсь? Неужели только за то, чтобы их «посадили»? Предположим, их сейчас арестуют, осудят за все, что они совершили, и посадят. Легче ли мне станет? А куда же девать следователей Давыдова, Бородкина и Виноградова?; куда девать судмедэкспертов Емельянова, Тарасову, Шишкова, Осипенкову, Баранову, Томилина?; а что делать с прокурорами Шалаевым, Суходольским, Горьковым, Будановым, Виноградовой? а с судьями – Лебедевым, Каневской, Райкесом, Сидорук? и, наконец, с моими адвокатами – Гоцевым, Ангеловым, Волковым?
Попадись мне сейчас нечаянно Золотая Рыбка, спроси меня о моих желаниях – о чем я ее попрошу? Наказать разбойников? И все? – И я отрицательно покачал головой – нет, не готовы мои три желания. Пожалуй, отпущу я ее так. Пусть погуляет.

ВОПРОС 67: А тебя, читатель, устроила бы такая помощь Золотой Рыбки - просто наказать разбойников? ГОЛОСОВАТЬ

Было 30 июня 1999 года. Машина снова послушно несла нас из Калязина в Москву, адвокат Муратов сидел на заднем сидении и работал с бумагами – мне надо было успеть доставить его на слушание в Преображенский районный суд.

Мой друг Саня Горошко, несовершенство мира и СИЗО №2 (Бутырская тюрьма)

Мне вспомнился мой друг Саня Горошко. Он был первый, от кого я услышал слова о том, что мир, в котором мы с ним оказались – не лучший из миров.
Познакомились мы с ним в 1962 году на первом курсе Московского электромеханического техникума имени Красина Л.Б., который размещался тогда в здании бывшего мужского монастыря на Большой Грузинской улице, дом №13.
Нам было тогда по пятнадцать лет. Как это часто бывает, сначала мы подрались, потом подружились. Подрались мы на уроке труда в слесарной мастерской, которая располагалась в одном из подвалов здания, да и не подрались вовсе, а просто потолкались плечами возле верстака с новыми тисками. Я даже не помню, кто кому уступил.
А подружились в кабинете черчения, который размещался в аудитории номер тридцать два – на самом верху, под самым куполом бывшего храма, когда Саня подсказал мне способ решения задачки по черчению. В этой круглой аудитории со всех сторон были высокие, уходящие под купол, окна, она всегда была наполнена светом, и мы ходили там, словно плавали, пятнадцатилетние – вся группа П1-62, в солнечных лучах, между большими белыми листами прикнопленной к кульманам чистой ватманской бумаги. Наша жизнь тогда только начиналась, и была, казалось, такой же светлой, как эта аудитория, и такой же белой и чистой, как эти листы ватмана. Вместе с Саней мы занимались спортивным плаванием в бассейне «Москва», на месте которого сейчас восстановлен храм «Христа Спасителя».
Жалко бассейн: не одну тысячу километров мы намотали в седьмой – спортивной - секции бассейна под руководством нашего тренера Нины Федоровны Янсон. Интересно, через какие помещения храма пролегли бы сейчас голубые дорожки пятидесятиметровой ванны седьмого сектора? Очень не хочется думать, что все восемь дорожек залиты сейчас холодным бетоном фундамента. Хотя, и это, если подумать, не обидно, если там, на месте этих дорожек с прозрачно-голубой, бурлящей под твоими руками водой, лежит тот самый главный – краеугольный – камень, если там находится фундамент православного храма, а не подземный гараж с мойкой для лимузинов VIP-прихожан. Но все же мне видится, что чистые эти дорожки проходят выше – через фрески и алтари храма Христа Спасителя и через своды купола бывшего мужского монастыря на Большой Грузинской улице. И мы плывем с Саней в голубых прозрачных брызгах.
В свободные вечера мы часто бродили по центру Москвы, по улице Горького, разговаривая временами о смысле жизни. В наших спорах он иногда - это было всего несколько раз - приводил свой последний и решительный аргумент: «А если Аннушка уже пролила масло?». Я тогда не знал, что это могло означать – я не читал этого тогда еще для меня неизвестного романа – я только смутно догадывался, что против этого аргумента не может быть возражений. А объяснять он и не пытался, в чем был, безусловно, прав: чтобы понять, надо было прочитать. И не просто прочитать - надо было до него дозреть. Саня Горошко был умнее меня, и больше знал, и больше думал, его юмор бил через край. О власти коммунистов он говорил совершенно немыслимые в те времена вещи: что время коммунистов кончится, и что казаки еще вернут им должок – поработают шашками. Саня рассказывал, что его дед в свое время был предводителем дворянства где-то на Дону. Еще тогда, когда нам было по пятнадцать, он мне как-то сказал, что жить стоит только до тридцати. Я помню, каким он выглядел беззащитным через несколько лет, когда показывал мне авторское свидетельство о своем изобретении, в котором, кроме его фамилии, была еще одна – фамилия заведующего кафедрой Московского авиационного института, кафедрой, на которой тогда работал Саня Горошко. Суть изобретения достаточно проста: микрофон на основе конденсатора. Идею придумал сам, разработал схему, испытал – все сам. Но оформить изобретение без участия заведующего кафедрой оказалось невозможно. Саня ни на кого не обижался, он предъявил мне этот факт как доказательство своей правоты о несовершенстве нашего мира – он продолжал наш спор о смысле жизни. У Сани не было иммунитета от человеческой подлости. И он почему-то не хотел бороться.
Когда в выходные дни нам надоедало гулять по улицам, мы приходили в квартиру его старшей сестры Галины, которая, закончив МГИМО и защитив диссертацию, вечно разъезжала по заграницам с мужем - соб.кором "Известий" Владимиром Скосыревым. В этой квартире мы играли в шахматы. Саня всегда выигрывал у меня первую партию, часто – вторую, очень редко – третью, но потом я, наконец, раскачивался, и не оставлял ему никаких шансов. Иногда он, увидев, что уже во второй партии начинает проигрывать, сдавал партию и отказывался играть дальше: ему не хватало простого упрямства. Квартира его старшей сестры находилась в доме 18 по Новолесной улице – в одном квартале с Бутырской тюрьмой, или, как теперь ее называют, СИЗО №2. Однажды, прекратив таким вот неожиданным образом наш шахматный турнир выходного дня, Саня сказал, что сейчас покажет мне кое-что. И повел меня из квартиры на последний этаж этого девятиэтажного панельного дома, затем – на чердак, и потом – на крышу (в те времена новые здания в Москве уже начали строить с плоскими крышами). С этой крыши он и показал мне толстые стены и крыши таинственных строений Бутырской тюрьмы. Эта картинка навсегда отпечаталась в моей памяти. Это было свидетельство существования другого – параллельного мира, мира тяжелого и грубого, как эти непроницаемые для света, воздуха и звука стены, мира, в котором не могло быть места ни нашим с Саней разговорам о смысле жизни, ни седьмому спортивному сектору бассейна «Москва», ни нашему техникуму, размещавшемуся в стенах храма – бывшего мужского монастыря, и ни, как мне тогда думалось, нам с Саней Горошко.
Да, у Сани не было иммунитета против человеческой подлости, и не было у него упрямства жить. Может быть потому, что у него не было веры. Саня застрелился из охотничьего ружья у себя дома за четыре дня до своего дня рождения – ему должен был исполниться тридцать один год.
Сейчас мне не очень жалко Саню Горошко: он слишком рано все понял об этом мире, и этот мир стал ему неинтересен. Но Саню никто не загонял в угол, и не заводил в лабиринт, из которого нет выхода. Ему просто стало интереснее узнать, что там, за гранью, чем жить здесь, где все просто, понятно и противно. Хотя, очень может быть, все было гораздо сложнее: кто знает, какое место в его душе занимали и его дед, предводитель дворянства где-то на Дону, судьба которого мне неизвестна, и эти стены Бутырской тюрьмы, и многое, многое другое, о чем я уже никогда не узнаю.

На что же рассчитывают все эти следователи, судмедэксперты, судьи и прокуроры? С каждым новым кругом, с каждым годом становится все больше «служителей Фемиды», которые говорят мне, что я с моей женой Натальей – грязь, прилипшая к их ногам. Зачем судья Тверского областного суда Райкес Борис Самуилович, облаченный в черную судейскую мантию, задал мне этот вопрос - действительно ли меня два раза посещали дома знакомые обвиняемых? Никакого отношения к теме слушания этот вопрос не имел. Так зачем же он был задан? Чтобы показать мне, что они тщательно изучили уголовное дело? – Вряд ли. Тогда все же зачем? Каков был тайный умысел судьи Тверского областного суда Райкеса Б.С.? Если подумать – догадаться несложно: судья хотел вызвать у меня те эмоции, которые, как он это себе представлял, у меня должны были бы вызвать эти «посещения» - то есть животный страх за свою шкуру. Короче – судья Райкес Б.С. просто запугивал меня. Красиво запугивал, тонко, а точнее - просто вывесил свои флажки, чтобы я бежал в нужном направлении. Как там пел наш незабвенный Владимир Семенович?
«Обложили меня, обложили! Гонят весело на номера!».

ВОПРОС 68: С какой целью судья Райкес Б.С. задал мне на слушании в кассационной инстанции свой вопрос о наезжавших ко мне представителей Малькова? ГОЛОСОВАТЬ

ВОПРОС 69: Был ли определенный умысел у моего адвоката Муратова, когда он напомнил мне в машине на пути из Твери в Москву после суда 13 мая 1999 года об этом вопросе судьи Райкеса? И в чем этот умысел состоял? ГОЛОСОВАТЬ

К зданию Преображенского суда на улице Девятая Рота, что возле Преображенской площади, я привез адвоката Муратова вовремя: только он вышел из машины, как к нему навстречу сразу бросились две обрадованные молодые женщины - чем-то они напомнили мне двух мотыльков, да и себя самого, восторженного и счастливого – каким я был чуть больше года назад - 18 марта 1998 года, когда я ехал с адвокатом Муратовым из Калязина в Москву после первого дня второго слушания в суде Калязинского района Тверской области.
Я развернулся и поехал домой. По правую руку от меня остался «НИИДАР» - Научно-исследовательский институт дальней радиосвязи. Я пришел на это предприятие в 1965 году – восемнадцатилетним мальчишкой – с четвертого курса техникума, и проработал на нем двенадцать лет.
Тогда он назывался просто «почтовым ящиком», и имел свой номер. Сейчас я даже сомневаюсь: могу ли я назвать открыто этот номер – так было все секретно в те годы. Но решил, что могу, потому что это было совсем в другом государстве: эта организация в шестидесятых годах прошлого века называлась так: «п/я 4077». Последние два года работы в «НИИДАРе» я работал с программами обнаружения и сопровождения целей – баллистических ракет и их боеголовок - радиолокационной станцией (РЛС) дальнего обнаружения. Дальнего – это действительно дальнего – за несколько тысяч километров. Задача такой РЛС – обнаружить баллистическую ракету после ее старта и выхода в космическое пространство, сопровождать ее во время движения, точно вычисляя ее координаты по отраженным целью сигналам, вычислять траекторию движения каждой боеголовки после их разделения над обороняемой территорией на атмосферном участке, и, экстраполируя траекторию движения каждой цели, выдавать координаты оптимальной точки перехвата этих целей для ракет-перехватчиков, которые должны их уничтожать на подлете к наземным обороняемым объектам. Эти последние два года моей работы в НИИДАРе я провел в командировках на нашей опытной РЛС в Казахстане. Моя будущая жена Наталья Черненко тоже работала в этой системе, тоже программистом, и тоже на РЛС, но только под Москвой - под Серпуховом, как раз в тех частях, задачей которых являлось уничтожение подлетающих боеголовок (или самолетов, или ракет – неважно). В те времена многие работали на оборону. Мы познакомились случайно. Вот и сейчас Наталья обнаружила боеголовку врага вблизи, а я иду по траектории ее движения назад – чтобы определить точку стартовой площадки, чтобы вычислить координаты врага на земле. Это обязательно нужно знать.
Как все странно совпадает…
Я миновал Преображенскую площадь, слева осталась Электрозаводская улица, на которой находилось головное предприятие объединения «МЭЛЗ» - «Московский электроламповый завод». На одном из заводов этого объединения – заводе «Цвет» - я проработал еще семнадцать лет. Хорошее было время.

Почему-то вышло так, что после «НИИДАРа» я тоже занимался расчетом траекторий, но только не баллистических ракет, не воздушных целей, а траекторий световых лучей – я занимался разработкой сложных оптических систем. Там я понял, что, оказывается, луч света ведет себя так, словно он обладает разумом: в общем случае луч света не распространяется по прямой – он идет по пути наименьшего сопротивления. А это не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками. Только в однородной среде луч света - это прямая линия, только в однородном обществе возможна правда. Когда смотришь с берега реки на рыбину в воде, ты видишь ее не там, где она есть, потому что показатель преломления воды выше, чем показатель преломления воздуха - луч света, выйдя из воды, резко уходит в сторону. И поэтому, если не учитывать этот факт, выстрел из одной среды по цели, находящейся в другой, всегда будет неточным. И чем больше разность между этими двумя показателями преломления (чем больше расслоение общества), тем круче преломляется луч света при переходе из одной среды в другую, тем меньше в таком обществе правды, тем меньше в нем справедливости.

Передо мной был Матросский мост через реку Яузу. За мостом налево уходила Русаковская набережная. Там вдали стоял большой «сталинский» тринадцатиэтажный дом. В одной из квартир этого богатого дома жила когда-то Наташа Петропавловская, с которой мы вместе работали в "НИИДАРе". Почему-то она сейчас мне тоже вспомнилась.

Вперед